С мая 2022 года этот регион принадлежит к “новосвобожденным территориям” – именно так называют русские украинские города, захваченные после начала полномасштабного вторжения.
Не уезжая ни на день, молодой священник Украинской Православной Церкви (в единстве с Московским Патриархатом) продолжает нести своё служение, сообщает проект “ДиалогТут”. Сейчас там Интернет не работает, то телефон не ловит. Только выехав в соседний город, собеседник смог выйти на связь.
Из соображений безопасности имя и местонахождение священника не указывается.
Если текст увидят здесь, будет очень плохо
Я надеюсь, это мой рассказ здесь никто не прочтёт. Мы здесь считаемся неблагонадежными, проукраинскими. “Укры”, или “укроповские” попы. С нами также проводят работу, мол, что вы здесь за Украину агитируете.
Наша церковь сейчас несёт такую миссию… Смешно, но дослужились до того, что мы теперь и здесь враги, и там враги. В Украине считают, что мы – “РПЦ в Украине”, то есть “Русская Церковь”, а здесь, на неподконтрольной территории, говорят, что “вы не наша, вы – Украинская Церковь”. В России таковая не может существовать”.
Если предположить, что завтра в Киеве переименуют УПЦ в РПЦвУ, то мы здесь кем будем? То есть да, нам предлагают, очень некрасиво предлагают, скажу так, переходить в РПЦ, писать просьбы. Как на врагов смотрят. Хотя поначалу всё звучало несколько иначе – мы пришли вас освобождать.
Выходит, одни и те же люди — та же УПЦ — и там, и там неугодные. Наверное, это критерий истинности Церкви, которая ни к какой власти не приспосабливается и ни под кого не подстраивается.
Думали, по храмам не будут стрелять
С 24 февраля 2022 у нас всех в жизни все стало по-другому. Из нашего города сразу начали ходить эвакуационные поезда, кто мог и кто хотел – уехали. В храме у нас относительно большой подвал, мы оборудовали его для нужд людей. Несколько сотен человек жили тогда, дети – от 40 до 50 было.
Люди надеялись, что хоть и война, но по храмам не будут стрелять. Но, к сожалению, обстрелы велись постоянно. После очередного попадания вылетели все стекла, дверь вынесло. На дворе -13С, а у нас полный подвал народа.
В тот момент в городе уже не было воды, отопления и электричества. Холодно так, что в помещении нереально находиться. И люди стали собираться и уезжать.
А мы оставались, жили, где придется, переживали с народом все эти военные будни. В самом начале город ещё давал воду по часам, пока не разбомбили коммуникации. И то мастера городские уезжали, пытались отремонтировать.
Ребята из ГСЧС привозили техническую воду, мы готовили на ней еду. Гуманитарка уже полным ходом уходила, в том числе питьевая вода и соки. Так и выживали.
Даже когда все было заблокировано, ГСЧС все равно привозила воду. Но о том, чтобы помыться или хотя бы умыться, вопрос не стоял, ведь сегодня ты помоешь голову, а завтра не на чем будет поесть приготовить. В приоритете — чтобы люди имели пищу и не умерли от голода.
Еду также привозили через гуманитарную помощь. Поначалу оставались какие-то запасы, но если 250-300 человек дважды в день кормить, продукты уходят достаточно быстро. Гуманитарный штаб у нас в городе действовал очень хороший и нам давали достаточно, чтобы поддерживать людей — и тех, кто жил при храме, и тех, кто приходит к нам из окрестных районов.
Были те, кто спрашивал, почему мы не уезжаем. Но больше приходили и благодарили за то, что с ними остаёмся. Ведь когда рядом священнослужитель, все же немного спокойнее.
Но впоследствии, особенно когда последовали обстрелы храмов, почти всех детей и молодежь власти эвакуировали. Остались люди, скажем так, почтенного возраста. Многие с инвалидностью, лежачие.
Как-то мужчины принесли бабушку. Шли мимо дома и услышали, как она кричит с какого-то этажа, просит помочь. Квартира разбита, стекла вылетели, а она сидит в кресле, потому что не может самостоятельно передвигаться. Да, на кресле её к нам и принесли. Потом благодаря волонтерам, в частности, отцу Андрею Пинчуку, который приезжал к нам и эвакуировал людей, мы самых тяжелых лежачих отправили в Днепр. А людей 35 или 40, которые могли передвигаться, с нами ещё на апрель-май оставались.
Надо было властям не верить?
Когда была связь и интернет, руководители города и области предупреждали о необходимости эвакуироваться, но все равно не все жители уехали, тысяч 5-8 (думаю, до 10) остались. Из довоенного населения 100–120 тысяч. Десятая часть.
Мы остались на месте служения. До последнего, на свой страх и риск, перевозчики ездили. Через них нам передали генератор и бензин, благодаря чему мы могли выпекать просфоры и готовить пищу. Потому что на костре опасно: обстрелы велись постоянно и на открытом пространстве все время летали обломки, даже кирпич.
Обстрел мы пережидали в подвале. Однажды выходившие в город люди рассказали, что видели на улицах других, не наших военных. Так мы поняли, что ВСУ отошли.
Стало страшно. Хотя нашлись и те, кто радовался. Считают, что в оккупации остались одни «ждуны», желавшие прихода России. Но, общаясь с людьми, мы видели, что многие надеялись и до последнего не верили, что город перейдёт под контроль РФ.
Какие только слухи у нас здесь не ходили — связи ведь нет, интернета тоже. Одни рассказывали, что в промзоне за городом в бомбоубежищах скрывались люди, потому что военные там держали как живой щит. Но потом пришли пережидавшие бомбардировки в промзоне и говорили, что никого из военных они там не видели, и никто никого не держал. Когда много времени и нечем заняться – это пища для мозга. А у нас как время проходит? Весь день люди в очередях, сплетнях, разговорах, и никакой другой адекватной информации. Только «сарафанное радио» работает.
Что касается украинской власти, могу сказать, она сделала для людей всё, что смогла. Кто хотел, мог эвакуироваться. Тем, кто оставался, позволяли выживать здесь.
С другой стороны, было много заявлений, что «будем стоять до последнего, никто никого не отдаст и не отпустит, это наша территория». Нам что, нужно было этому не верить? Или сейчас, когда говорят, что Украина победит, в это тоже не верить?
И потом военные – это живые люди, не из стали и бетона. Чьи-то дети, мужчины. Есть военное руководство, отвечающее за жизнь людей, и если военное руководство признало, что нужно предпринять какие-то действия, наверное, это было правильно. Мы не на их месте и не знаем, какая информация есть у них, почему им приходится, так или иначе, поступать.
Чувствуется ли оставленность? Во всём полагаемся на волю Божию. Святитель Василий Великий говорил, что всюду земля Господня. Где бы ты ни находился, всегда нужно пытаться помнить, что ты православный христианин.
Приезжай и покажи, как надо
Таких, как я, священников здесь на “ново освобожденной территории” называют “украми”, “нациками”, “ненадёжными”. Мол, берите российские паспорта, тогда разговор будет другим. А на территории Украины мы уже считаемся коллаборантами. Но кто коллаборант, тот коллаборант, а мы, несмотря ни на что, остались со своими прихожанами, со своей паствой.
Моя совесть совершенно чиста – и перед церковным законом, и перед Богом, и перед государством. Мне скрывать нечего. Я не боюсь, что снова придёт Украина. А те, кто, в чем согрешил — назовем это так, как отец Андрей Павленко, слышали о нём? — поедут туда, где их не будут допрашивать.
Хотя… Пока сидишь без связи, ещё держишься. Но появляется интернет, и как считаешь, что о нас в украинских СМИ пишут — холод пробирает, потому что не понимаешь, почему такое отношение.
В любом общественном институции — в медицине, во власти — каждый человек имеет своё мнение. И в Церкви тоже. Но судить всю Церковь по действиям или словам отдельно взятых лиц неправильно. Если священник должен перед законом или государством, то пусть он лично отвечает. Но те, кто остаются, делают это не потому, что коллаборанты или сторонники русского мира.
Я до сих пор не знаю, что это такое, хотя о нём так много говорят и пишут. Вижу его последствия, но его идеологию до конца не понимаю. А тут тебе говорят, что ты не просто сторонник или пособие «русского мира», но ты и есть его проповедник и вообще ведешь подрывную деятельность против своего государства.
О чём можно дальше после этого говорить? Это просто ложь и провокация, выдаваемая за правду и этим живущая.
Какую идеологию, мы продвигали или какую антиукраинскую работу мы вели? Если бы это было раньше, нас бы давно вызвали на разговор в СБУ. У нас есть достаточно компетентные органы, как в правовом государстве, которые могут давать нормальную оценку. По крайней мере, хочется на это надеяться.
И сейчас — не знаю, можно ли это назвать сотрудничеством с властью, но если человек живет на этой территории, он по каждому должен где-то брать воду, продукты, электричество, тепло — обычные, базовые потребности. Согласно международной конвенции, оккупант отвечает за жизнь людей, территорию которых контролирует.
Попытайтесь прожить здесь, побыть в той шкуре, чтобы понять, можно ли было сделать иначе. Ведь мы уже это проходили в истории — когда люди уезжали в другие страны, а потом рассказывали, как нужно было себя вести. Так приезжай и покажи, как надо.
Каждый пусть сам по совести исходит из ситуации, в которой оказался. И если мы христиане, по крайней мере, так себя называем, то должны хоть немного отвечать. А не вешать клеймо друг на друга по отношению к тому, кто с кем сотрудничает. Ибо завтра территории даст Бог, Украина вернёт, а как нам, жителям одной страны, друг другу смотреть в глаза? Одни будут “коллаборантами”, другие – “нациками”, те – “сепары, а те – “укры”.
Понятно, что есть те, кто заиграет с властью, перегибает палку, забывает, кому служит и в чём задача священнического служения. Но это уже другой разговор.
Кто-то видит фотографии, на которых священник стоит рядом с оккупационными властями, и соблазняется. Но ведь вы до конца не знаете, это он сам пришел или его привезли. Здесь мы должны учитывать некоторые вещи. Больше ничего не могу сказать.
Не дай Бог никому такой жизни
Жизнь стала совсем другой. Не дай Бог никому такой жизни. Тупик какой-то, уныние, уныние. Хотя нас освобождали от плохой нацистской жизни, но по факту получается, что всё разрушено. О чём можно говорить священнику на проповеди в таких условиях, как не о подражании Евангелию, хотя бы в минимальных, жизненных моментах?
Люди разбиты дома, родственники рассеялись по свету. Непонятно даже, кто жив, а кто нет. Через нас обращаются из других стран, других регионов Украины — спрашивают о тех, кто остался и уехал, кто не смог эвакуироваться. Многие в отчаянии.
Пытаешься держаться, ведь на тебя люди смотрят, ты должен быть для них образцом, пастырем. Пытаешься, чтобы жизнь отвечала призванию служить Богу, Церкви и людям.
Мы служим Богу. Помогаем людям по возможности духовно, морально, если можем, то и физически. Остаёмся верны своей присяге, Церкви. Считается, что если человек в правоохранительной системе оставил службу, то он предатель. Но и священник клянется и тоже должен служить до конца, быть верным.
Всем, кто прочтёт эти строки, хочу пожелать находить силы на искренние молитвы. Пытаться отдавать всю свою жизнь в руки Божии. Потому что сейчас, ложась спать, не понимаешь, проснешься ли утром. А когда просыпаешься, не знаешь, доживешь ли до вечера. Как говорит Господь: “В чём застану, в том и буду судить”.
Верю, что Господу Богу можно прекратить всё это. Дать разуму и мудрости людям, от которых зависит разрешение этого страшного конфликта. И в дни Великого поста особенно важно, чтобы мы могли собираться для совместной молитвы не только просительной, но и благодарности. Мы всё время Бога о чём-то просим и всегда забываем Его благодарить.
Некоторые говорят, что Господь нас не слышит или вообще нет Бога. Но если бы Его не было, то и нас уже не было бы. Не стоит искать у других недостатков, которые и у нас есть. Больше нужно стараться помогать друг другу. Быть друг другу помощниками в этой нашей тяжелой жизни.
Об этом сообщает информационный ресурс Духовный фронт Украины.